Наших противников не заботило, что их злодейство раскрыто, они решили добраться до меня любой ценой. Вот же маньяки!
– Прыгай! Переправляйся! – крикнул Эд, махая мне. – Я им не нужен! Я – позже!
– Не знаю как! – ответила я, целясь в телегу, за которой укрылись преследователи.
– Просто…
Зазвонил набат, да так громко, что я не разобрала слов Эда. Колокол все бил, бил по натянутым нервам. Еще, похоже, в игру вступили охранники переправы. Или это постояльцы решили поразвлечься – поохотиться на плохих парней? Они не знают, что мы – хорошие, могут и нас пристрелить под шумок, надо бы отсюда убираться.
– Не слышу! – закричала я, но Эд помотал головой, выпустил стрелу для острастки и рванул ко мне, я целилась за его спину в телегу, потому не обратила внимания, что Эд запнулся и побежал медленнее. Оттолкнул кабинку, на ходу запрыгнул в нее, упал на колени, и я выронила арбалет: из спины у него торчал арбалетный болт – двадцатисантиметровая деревяшка с тремя желтыми птичьими перьями. Значит, пять или около того сантиметров наконечника вошло в лопатку, и есть шанс, что легкое не повреждено.
Я даже забыла о том, что мы в ненадежной клетушке скользим над обрывом, под нами пятнадцатиметровый обрыв, и еще столько же до другого берега.
– Ерунда, – скривился Эд, вставая, схватил веревку левой рукой, потянул на себя. – Помоги, правой я шевелить не могу.
Собраться! Я подняла арбалет, выстрелила в осмелевших врагов, спрятавшихся за колесом. Если они начнут его крутить, то…
И они начали – кабинка, висящая на тросах над пропастью, качнулась и поехала назад. И не попадешь в них – колесо мешает. Бросив бесполезный арбалет, я ухватила веревку и изо всех сил дернула на себя – корзинка качнулась, ненадолго вырвалась вперед, но все равно продолжила ехать на тот берег обрыва. Моих сил не хватает, а Эд с одной рабочей рукой почти бесполезен, кабинка качается над бездной, но еще пара минут, и мы окажемся на линии огня…
– Встань позади меня, – распорядился Эд, хотя он и так закрывал меня от выстрелов. – Что вы делаете? Остановитесь, и вам сохранят жизнь, я, Ледаар Фредерик, обещаю!
Набат все еще грохотал, и враги, скорее всего, не слышали его нелепицу. Обещает он! Кому? Наемникам моего муженька? От отчаянья я с рычанием потянула веревку, и клетушка, покачнувшись, поехала прочь от убийц. Вскоре я поняла, в чем дело: на той стороне проснулся мускулистый переправщик и решил нам помочь.
Улыбаясь, я смотрела на приближающийся берег, и кровь грохотала в висках так громко, что глушила набат. Трясущейся рукой я сжала ладонь Эда, повернулась к нему: его глаза-сапфиры сияли торжеством.
А за спиной помогающего нам переправщика бежали люди с арбалетами, целый взвод. Когда до конца канатной дороги осталось метров пять, кабинка качнулась, пол вырвался из-под ног, ладонь Эда выскользнула из руки, я вскрикнула, вцепилась в веревку и повисла, взлетев над клетушкой. Падая, Эд успел ухватиться здоровой рукой за крайнюю доску боковой перегородки, которая повисла параллельно земле. Эду было очень неудобно держаться за плоскую доску.
Наемники перерезали канаты, но кабинка не упала и даже не ударилась о каменистый склон оврага, потому что вверху был камень-козырек, только повисла, и канаты тянулись до быстрой воды, с грохотом обтекающей камни.
– Эд!!! – закричала я. – Держись, я сейчас спущусь.
Он запрокинул голову, посмотрел на меня и попытался улыбнуться, но его лицо искажало страдание – он пытался поднять правую руку. Мне больно было представлять, каково ему, когда пробита лопатка и наконечник стрелы застрял между ребрами.
– Держись, я иду…
Переправщик, зараза дурная, начал крутить колесо, веревка дернулась, натягиваясь, и меня спиной приложило к камням обрыва – я зашипела, но удержалась. Эд тоже пока держался.
– Не крути колесо! – заорала я переправщику – набат замолчал, и он должен был услышать меня.
Крепко держась руками, я подняла ноги выше головы, скрестила их, цепляясь за веревку – то есть сделала трюк, невероятный для Ольги, но привычный для Вианты. Как паучиха, соскользнула по веревке, легла на доски боковых перегородок, ножом Амиля перерезала веревку, которая работала рычагом во время перемещения и не несла нагрузки. Сделала петлю, куда надо было как-то запихать здоровую руку Эда. Если сделать это, веревка выдержит его, максимум он получит вывих и растянет связки.
– Держись, – повторила я. – Уже все.
Клетушку снова тряхнуло, и она начала подниматься. Веревка терлась о край обрыва, и на голову сыпалась глина. Эд сквозь щели перегородок неотрывно смотрел на меня, на его лбу дрожали капли пота. И что делать? Если начну шевелиться, клетка будет шататься и Эд упадет… Но ведь она и так шатается! Чертовы боковые перегородки! В отчаянье я дернула одну – закреплены намертво. С одной стороны, это хорошо, не поломаются под весом Эда, но с другой – его силы на исходе.
Лучше рискнуть! Мне всего лишь надо попасть в перевернутую кабинку и встать на боковые перегородки внизу.
– Не крути колесо! Не надо крутить! – заорала я переправщику – вроде понял.
Внизу клокотала вода, если упаду, скорее всего, разобьюсь насмерть – горные речки редко бывают глубокими, а если не убьюсь, так о камни расквасит. И пусть! Зачем мне жить без Эда? Я легла с краю на живот, взяла веревку в зубы, схватилась за доску, свесила ноги, нащупала опору, толкнула себя внутрь кабинки, легла, обхватила запястье Эда, но в этот момент его окровавленные пальцы разжались, скользнули вниз по моей руке, обхватили ее – я стиснула пальцы что было сил, но Эд все равно не удержался и полетел вниз.
Я будто смотрела замедленное кино: его лицо отдалялось, он шевелил губами и все еще тянул ко мне руку. Лежа, я тоже тянулась к нему, будто режиссер наших жизней мог передумать и отмотать киноленту назад. Наверное, каждый это чувствует на лезвии отчаянья.
Всплеск, и вода сомкнулась над его головой. Мелькнул затылок. Локоть. Колено с шароварами, вздувшимися пузырем. И все, и не разглядеть его под водой.
Еще не понимая, что произошло, я забилась в угол клетки, поджала колени и спрятала лицо.
Что-то кричал переправщик. Не смотреть, не слушать. Зажмуриться, зажать уши, не впускать осознание. Пусть будет тихо и тепло, как в материнской утробе, и ничто не трогает, ничто не ранит.
Вроде клетушка качнулась. Наверху кричали. Кто-то стонал, кто-то бранился. Чьи-то руки погладили по волосам, и низкий мужской голос сказал:
– Вставай, пойдем. Все хорошо.
Так хотелось верить в «хорошо», что я послушалась, встала, пошла за пожилым седоусым мужчиной, похожем на деда Мазая. Вокруг гудели охранники с арбалетами, смотрели с интересом, но меня от них будто отделяло мутное стекло.
